DOMUS AMICUS католический вестник Пятница, 29.03.2024, 17:30
Приветствую Вас Гость | RSS
Меню сайта

Рубрики страницы
БИБЛЕЙСКИЙ КРУЖОК
CREDO
АПОЛОГЕТИКА
РАЗМЫШЛЕНИЯ
ДУХОВНЫЙ ПУТЬ
ПАТРИСТИКА
ИСТОРИЯ
МЫСЛИ ДЛЯ ДУШИ
ПЕРЕКРЕСТКИ ЖИЗНИ
ВОПРОСЫ - ОТВЕТЫ
ВЗГЛЯД
ДУХОВНОСТЬ

Наш опрос
Оцените наш сайт
Всего ответов: 181

Главная » Статьи » ИСТОРИЯ

ХРИСТИАНСКОЕ ПОНИМАНИЕ ИСТОРИИ
Библия — это совокупность свидетельств о неких событиях, о Божественном делании в истории: союз-завет с Авраамом, Рождение и Воскресение Христа, Пятидесятница... Таким обра­зом, христианство рассматривает историю в качестве свого рода последовательности Божественных деяний; притом каждое из этих событий образует новый этап в осуществлении Божествен­ного замысла и изменяет человеческое существование. Другими словами, христианское мировоззрение содержит в себе два чрезвы­чайно важных элемента. С одной стороны, перед нами — некое событие, или Божественное вмешательство, а с другой — некая последовательность, для которой характерны и прерывность, и непрерывность. В этом именно и заключается сама сущность прогресса.
Вместе с тем, если мы обратимся к образу мышления и фило­софским представлениям, свойственным той культурной среде, в которой зародилось христианство, то увидим, что они не только ни в чем не соответствовали христианскому мировоззрению, но даже оказали ему упорное сопротивление. Согласно греческой философской мысли, божественное есть не что иное, как непод­вижный и вечный мир идей. Неизменные законы, управляющие космосом и античным градом, суть видимое отражение вечного интеллигибельного мира. Всякое движение есть отображение этой неподвижности. Действительно, движению усваивали некую Цикличность, которую усматривали как в равномерном движении звезд, так и в вечном возвращении, определяющем само течение истории. Так что история представляет собой вечное повторение одних и тех же событий. Такое повторение приобщает движение к вечности, свойственной миру идей, и лишает смысла само поня­тие какой бы то ни было новизны. И ничто и никогда не способно изменить этот вечный порядок.
Христианская вера в единственность и неотменяемость реально­го исторического события Боговоплощения в полной мере проти­воборствует античному мировоззрению. В Павловом Послании к евреям говорится, что через Вознесение Христос «раз навсег­да» вошел в Святое Святых; это означает, что он навечно со­единился с самой троичностью Божества. Таким образом чело­вечество восприняло нечто непреходящее. Отныне ничто не может разлучить человеческую природу с природой Божественной и но­вое падение уже невозможно. Род человеческий поистине спасен, и остается лишь приобщить отдельную человеческую личность к тому, что было воспринято всей в целом человеческой при­родой. Итак, перед нами событие, вводящее окончательное и бес­поворотное по своему характеру изменение времени; отныне уже невозможно повернуть вспять. С этого мгновения появились в полном смысле этого слова прошедшее и будущее. Христиан­ская надежда основывается на вере в неотменяемость спасения. Она есть ожидание того дня, когда можно будет войти в полное обладание уже воспринятого блага... И надежда эта проти­востояла античной меланхолии, порожденной идеей вечной повто­ряемости всякого события и явления.
Весьма знаменательно, что первые христианские богословы долгое время блуждали в потемках, пока не осознали всю само­бытность христианского благовестия, и что вначале они старались ее как бы устранить. Так, согласно Оригену, духовное творение изначально существовало во всем своем совершенстве и, вероятно, было совечно Логосу. Однако творение пало. Следовательно, все значение Воплощения сводится к восстановлению того, что уже существовало. История не содержит в себе ничего нового. И было бы лучше, полагает Ориген, чтобы вовсе не происходило никаких событий и чтобы все оставалось в изначальной неподвижности. Так же и Евсевий считает, что Христос не принес с собой нового благовестия, ибо он пришел только для того, чтобы во всей чистоте восстановить религию первоначального человечества, место которой временно занимал иудаизм. Таким образом, мы постоянно сталкиваемся здесь с древнегреческим представлением того, что совершенное тождественно вечному; оно есть то, что существовало всегда.
Истинно христианское понимание истории во всей его пара­доксальной самобытности впервые было раскрыто Августином Блаженным в «Граде божьем».
Священная история соткана из подлинных событий, которые действительно начались однажды и которые затем стали вечной, неотъемлемой частью существования всего мира. Подобное пред­ставление находится в полном противоречии с непосредственным ощущением, свойственным человеческому уму, который созерцает реальность в ее двойном обличий: она есть нечто не начавшееся и не заканчивающееся; другими словами, она тождественна всему тому, что Филон называл «вещами божественными», и она же есть нечто начавшееся и заканчивающееся, ибо являет смерть и разложение. Но представление о реальности начавшейся и не заканчивающейся есть своего рода камень преткновения для чело­веческого рассудка. Такое понятие свойственно исключительно христианскому мировоззрению. Таковы для Августина великие творческие деяния Бога, образующие историю: сотворение мира, сотворение человека, союз-завет с Авраамом, Воскресение Иисуса Христа, вечная жизнь, к которой навсегда приобщены судьбы мира и человека. Григорий Нисский следующим образом определил христианское видение истории: «Она движется от начала к началу через начало события, у которого нет конца».
В этих словах ясно раскрывается метод богословия истории. Суть его в следующем: библейские данные применяются для раскрытия вопросов, которые лишь косвенно затрагиваются Свя­щенным Писанием. Иначе говоря, в основе такого метода лежит тот же принцип, что и в основе союза-завета, то есть неотъем­лемые Божьи обетования, покоющиеся на его верности; и хотя человек из-за своей неверности может лишиться их плодов, все же они не отменяются; так, какими бы тяжкими ни были грехи человеческие, тем не менее образовавшийся в определенный момент времени во Христе союз между Божественной и человече­ской природами есть нечто данное раз навсегда. Этот принцип Августин применяет при рассмотрении проблемы творения или вечного предназначения человека; он показывает, что они обладают общими свойствами или природой, ибо все они однажды появились во времени (или со временем, если речь идет о творении) и затем вечно продолжаются.
Столкновение с античным образом мышления, который можно рассматривать как олицетворение рационализма, выявило один из важнейших аспектов христианского видения истории: непреложное значение отдельного события. Прения с иудеями позволили уточ­нить вторую особенность этого видения; речь здесь идет о приро­де той связи, что объединяет эти явления и события. Действи­тельно, хотя события и должны обладать значимостью, этого еще недостаточно, чтобы история состоялась. Необходимо, чтобы между этими событиями была преемственность. Именно этим определяется различие между экзистенциальной историчнос­тью, которая сводится к некоему, так сказать, сиюсекундному волеизъявлению свободной человеческой личности, и историч­ностью Священного Писания, где каждый человек входит состав­ной частью в Божественное Домостроительство, которое его пре­восходит и представляет собой некий вполне объективный план. Иудеев и христиан роднит общая вера в то, что установления иудаизма — обрезание, суббота, храм — по своему происхожде­нию Божественны. Одновременно с этим христиане утверждают, что установления эти были упразднены Христом. Чем объясня­ется такое противоречие? Может ли прекратиться нечто само по себе положительное и полезное? Античная мысль не располагала подходящими интеллектуальными орудиями для разрешения данной проблемы. Именно поэтому первые христианские писатели, например Псевдо-Варнава и Иустин, стали утверждать, что от начала буквальное исполнение этих древнееврейских установлений было предосудительно и что речь может идти лишь о их духовном смысле. Подобное решение проблемы совершенно неудовлетворительно, совпадает с мнением гностиков, отрицав­ших Ветхий Завет, и, таким образом, являет величайшую неспра­ведливость по отношению к нему.
Несомненно, правильное решение впервые было найдено Иринеем Лионским, который показал, что качественная оценка какой-либо реальности должна учитывать временный, или преходящий, ее аспект. Однако человеческий ум с еще большим трудом вос­принимает такое представление. Так, с одной стороны, мы должны утверждать, что Ветхий Завет — это нечто положитель­ное и что один и тот же Бог создал как Ветхий, так и Новый Завет. Но, с другой стороны, ветхозаветные установления носили временный характер. Поэтому не следует, так сказать, цепляться за них, ибо их время — кайрос — прошло. Анахронизм — главный грех иудаизма. Попытка воспрепятствовать Божьему замыслу на определенном этапе его реализации, попытка сохранить отжив­шие формы и понятия — вот сущность такого греха. Ориген утверждал, что Ветхий Завет есть своего рода эскиз. В свое время он был необходим, но теперь бесполезен, так как строение закончено. Ветхий Завет можно уподобить лампе, освещающей ночную тьму, однако после восхода солнца бессмысленно держать ее зажженной.
Подобно тому как человек с благодарностью вспоминает своих детских наставников и учителей, так и христианин должен с при­знательностью относиться к Ветхому Завету.
Данное сравнение выявляет новый аспект христианского воззре­ния на историю. История — это некая развертывающаяся икономия, или Божественное Домостроительство. Ветхий и Новый Заветы являются частями одного и того же плана, но представля­ют собой два последовательных момента.
Согласно Иринею Лионскому, такая последовательность объяс­няется воспитательными намерениями Бога. Всему, что пребы­вает во времени, от начала свойственно состояние несовершен­ства. Бог попустил это несовершенство. Перед тем как полностью раскрыть себя своему народу, Бог начал, так сказать, приучать его к себе и воспитывать. Блаженный Августин пишет: «Так [Бог] призвал его [человека] перейти от второстепенного к главному, основному, от образов — к самой действительности, от временно­го — к вечному, от плотского — к духовному, от земного — к небесному». Мы встретились здесь с выражением «образ», «тип». В типологии устанавливается связь между Ветхим и Но­вым Заветом, раскрывается их подобие и различие. Так, между потопом, Воскресением Христа и новозаветным крещением можно установить некое основополагающее структурное подобие: во всех трех случаях Суд Божий сокрушает мир греха, ветхого человека, при этом спасается лишь один человек — праведник, который становится началом нового человечества. Переход по дну Красного моря прообразует Воскресение и Крещение, являя мощь Бога, освобождающего свой народ от рабства силам зла. Тем са­мым учение о типах являет глубинный смысл истории. Благо­даря этому становится понятным смысл событий, раскрываются деяния Божьи, ибо такое учение дает нам возможность соотнести эти события к более древним Божественным проявлениям в исто­рии. Подобным образом новозаветное Благовестие Марии являет­ся звеном в цепи ветхозаветных благовестий Сарре, Анне, Захарии и вместе с тем их превосходит.
Такова историчность, характерная для христианского отноше­ния к сущему. Все же необходимо отметить, что понятия события и прогресса ее полностью не исчерпывают. Действительно, если бы она сводилась лишь к событиям или прогрессу, то мы имели бы дело с представлением некого бесконечного прогресса, подоб­ным тому, какое встречается в некоторых современных эволю­ционных системах. Однако такое представление уничтожает суще­ственнейший элемент христианства, которое не только прогресс, но и завершение всякого прогресса. Итак, христианское видение истории включает и представление конца: оно эсхатологично. В христианском историческом учении идея конца (эсхатон) играет чрезвычайно важную роль. У этой идеи есть три аспекта.
Во-первых, история не является вечным прогрессом, ибо у нее есть конец, завершение. История — это нечто определенное, ограниченное. Отцы Церкви сравнивают историю с космической седмицей, которой наследует день «осьмый» — будущий мир.
Во-вторых, христианство и есть этот конец, или завершение. Христос предстает перед нами как тот, кто грядет в конце времен и кто устанавливает окончательный порядок вещей. Следователь­но, нет ничего такого, что могло бы наследовать христианству. Оно, христианство, есть истинный «эсхатон», нечто последнее. Христианство — это вечная молодость мира. Все же остальное безнадежно устарело.
И в-третьих, этот конец, по существу, уже наступил: Воплоще­ние и Вознесение Христа является знамением того, что наступил конец прежнему порядку вещей. Воскресение Христа стало решаю­щим событием мировой истории. И никакое другое событие никогда не сможет с ним сравниться.
Отныне никакой прогресс не способен дать нам то, чем мы уже обладаем во Христе, ибо в нем присутствует нечто превосходя­щее всякий прогресс, мы имеем в виду то конечное состояние, что присутствует в таинстве.
Следовательно, невозможно механически отождествить христи­анскую надежду и человеческую веру в прогресс. Между тем и дру­гим — фундаментальное различие. Мы уже отмечали важное зна­чение понятия новизны, свойственного христианству. Теперь мы можем сделать следующий шаг и сказать, что с пришествием Христа сопряжено некое окончательное событие. В некотором смысле в нем была явлена человеку вся новизна. Главное со­бытие христианства не в начале, как мы это видим в эллинизме, и не в конце, как это происходит в эволюционизме, но в центре. В этом заключается еще одна особенность христианского видения истории. Так что значение исторических событий качественно меняется в зависимости от того, происходили они до или после явления Христа. История до Христа — это подготовка пришест­вия. Следовательно, она есть прежде всего ожидание. Но после явления Христа речь идет прежде всего о передаче некоего насле­дия, отныне неизменного и неотъемлемого, поскольку оно и есть дарованное завершение. Таким образом, само понятие предания, или традиции, наполняется смыслом, так как отныне мир буду­щий уже присутствует здесь на земле. Равным образом конец времен также явлен вместе со Христом. Он раскрыл врата, ведущие в жизнь вечную.
Здесь возникает проблема иного рода, связанная не с конфрон­тацией христианства и чуждыми ему мировоззрениями, но с его собственной исторической обусловленностью. Вы утверждаете, говорят противники христианства, что пришествие Христа изменило условия человеческого существования, но если мы посмотрим вокруг себя, то увидим, что внешним образом в мире ничего не изменилось. Уже Ориген отметил это: «В падении Иерихона (образ поражения сил зла Крестом Христовым) изумля­ет то, что диавол и воинства его уничтожены. Но почему тогда мы по-прежнему видим множество врагов, восставших на служителей Божьих? Апостол Павел говорит, что Христос воскресил нас в са­мом себе и посадил нас рядом с собой на небесах. И все же мы, верующие, не видим себя воскресшими и сидящими на небесах». И далее Ориген дает ответ на этот вопрос: «...именно потому, что Парусил совершилась в самом кенозисе Христа; но мы веруем, что есть иная Парусия, которая должна совершиться в славе. Первая Парусия названа в одном таинственном тексте Священно­го Писания тенью: "Пребывая в твоей тени, мы будем жить среди народов". Через это мы понимаем, что в первом пришествии многое остается покрытым тенью». Таким образом, ныне сущест­вующая Церковь так же относится ко второму пришествию, как иудейский Закон относился к первому пришествию. Ориген пишет: «Апостол Павел говорит, что Закон есть тень будущих благ. Следовательно, те, кто был под Законом, находился в его тени. Но мы более не находимся в его тени, ибо мы более не под Зако­ном, но под благодатью. Все же, хотя мы и не находимся более в тени Закона, мы тем не менее находимся в некоей лучшей тени. Поистине мы живем среди народов в тени Христа». Итак, эпоха Закона и эпоха Церкви существенно различаются между собой, так как отныне спасение не только обещано, но и дано, и мы ожидаем явного его проявления. Вся жизнь Церкви проникнута эсхатологизмом. Созерцание «как бы сквозь тусклое стекло» должно уступить место видению «лицом к лицу». Видимая структура Церкви есть прообраз небесной иерархии, а таинства суть знаме­ние и залог будущих благ. Оригену принадлежит следующее пре­красное высказывание о крещении: «Возродившись в огне и Духе, мы уподобимся телу славы Христа, сидящего на троне величия своего». Эти слова относятся прежде всего к евхаристии, ибо евха­ристический хлеб — хлеб странствования — предвосхищает эсха­тологический пир. И хотя ожидание Парусии определяет хрис­тианское видение сущего, все же невозможно с точностью устано­вить ее дату. Известно, какое важное место занимала эта пробле­ма в истории первоначального христианства. Попытки установить точную дату возвращения Христа породили множество спекуля­ций. Одни основывались на «седминах Даниила», другие — на «семи тысячелетиях». Святой Ипполит полагал, что Христос появился в середине шестого тысячелетия; следовательно, второе пришествие должно было иметь место в пятисотом году нашей эры. В начале своего творческого пути Блаженный Августин относил Воплощение к первым годам шестого тысячелетия. Таким образом, второе пришествие должно было состояться в тысячном году нашей эры.
Однако сам Христос предостерегал своих учеников от таких ничем неоправданных чисто умозрительных попыток. Провал всех этих попыток стал подлинным свидетельством бесполезности и тщетности подобных устремлений. Второе пришествие может начаться в любой момент, точная дата его остается тайной самого Бога. Именно такое представление о втором пришествии определяет все в целом христианское видение истории и христиан­ское отношение к сущему.

Рассмотрение Парусии непосредственно связано с иным вопро­сом, касающимся конкретной истории ныне существующей Церкви.

По слову Блаженного Августина, Священная История продол­жается «вплоть до сегодняшнего дня». Стоит особо выделить это положение. Священная История — это не только история двух Заветов. Она продолжается и в наши дни. Мы живем в самом ее лоне. Сегодня Бог продолжает совершать свои великие деяния — обращение и освящение душ человеческих. И в этом нам видится нечто чрезвычайно важное.

Протестантское богословие истории склонно ограничивать Свя­щенную Историю рамками библейских повествований. Такое бого­словие как бы не замечает, что Церковь и есть продолжающееся делание Бога, которое во всей полноте и истине раскрывается общим догматическим учением Кафолической Церкви и конкретно реализуется в непреодолимой действенности христианских та­инств. Протестантское богословие истории как бы принижает Новый Израиль и возвышает Ветхий. В этом смысле пришествие Христа как бы остановило ход истории. Такова именно позиция последователей Карла Барта, являющаяся своеобразной постхристианской параллелью гностицизму. В их глазах имеет значение лишь Воскресение Христа. Эсхатологически, или окон­чательно, человек спасается этим Воскресением постольку, поскольку своей верой он принимает его. Однако в самой истории никакого спасения совершиться не может. История не содержит в себе никаких подлинных ценностей и, следовательно, не несет с собой подлинного прогресса. В этом случае можно было бы сказать, что само понятие истории упраздняется. Именно поэто­му «бартизм» весь обращен к прошлому, к Воскресению Христа и значительно меньшее внимание уделяет реальной исторической жизни Церкви.

Важно отметить, что некоторые протестантские богословы отказываются от такого слишком радикального подхода и при­знают, что «Христос уже сегодня царствует посреди нас, а Цер­ковь исполнена Духа Святого». Все же, по их мнению, католики придают слишком большое значение развитию Церкви и живому преданию. На это можно ответить так: если католицизм и наста­ивает на необходимости развития Церкви, то этим никак не ума­ляется вся высочайшая важность Воскресения как исторического события. Однако, утверждает Церковь, подлинная история обла­дает реальным содержанием. Мы имеем в виду возрастание Мис­тического Тела под благодатным воздействием Духа Святого. В Иисусе Христе осуществился союз между человеческой и Боже­ственной природами. Наше время — это время эсхатологического ожидания, явного раскрытия победы Христа, следствием чего ста­нет преображение космоса и воскресение тел. Теперь по благодати совершается невидимое и в высочайшей степени реальное стро­ительство Мистического Тела Христова, слава которого будет явлена в последний день. Мессия — вот, в сущности, собственное содержание современной истории. Христос медлит со своим возвращением. Это объясняется тем, что его Весть должна быть проповедана всему миру, и лишь «тогда придет конец» (Еванг. от Матфея, гл. 24, ст. 15). Некоторые современники Блаженного Августина считали, что падение Рима есть знамение конца мира.

Весьма показательно, что, возражая им, Августин опирался именно на это евангельское речение: падение Рима не может быть началом конца, ибо варвары еще не приняли христианство. В дан­ном случае миссия — это не только возвещение слова Божьего людям всех народов, но также и евангелизация разных культур, представленных элитой того или иного народа. Такая евангелиза­ция необходима для того, чтобы христианская Весть смогла воплотиться в разных этнических структурах и Церковь явилась как супруга, окруженная «дочерьми царей» (см. Псалом 44/45/ст. 10). Насаждение Евангелия в разных культурных средах требует значительного времени. Обратившиеся народы должны дожи­даться евангелизации других народов. Именно этим объясняется задержка Парусии. И в сущности, единственной поддержкой в та­ком ожидании может служить прежде всего проповедническое рвение. Обращенные народы призваны распространять христи­анство. Тем самым они как бы приближают день второго при­шествия. Однако в продолжение всего этого времени христи­анские народы «претерпевают искушения», ибо достигшие зрелос­ти плоды неизбежно начинают разлагаться. Такое разложение и составляет внутреннюю драму исторического христианства (разделение Церквей в одиннадцатом и шестнадцатом веках и по­явление в двадцатом веке различных тоталитарных систем).

Подобный подход к историческому процессу объясняет и раз­деления внутри Церкви, и необходимость обращения как языче­ских народов, так и народа иудейского. Христианско-апостольское «хождение» в народы наделяет нашу историю самобытным содержанием. Следовательно, проповедь Евангелия и есть та реальность, что скрывается за внешними событиями мирской истории. Эта проповедь обуславливает постепенное, в любви совершающееся возрастание непорочного Тела Христова, которое должно пройти через огонь суда. Она есть делание Духа Святого, продолжение великих и чудесных деяний Божьих, свершавшихся в эпоху Ветхого и Нового Заветов. Один и тот же исполненный мощи Дух освободил народ избранный от египетского рабства, избавил Христа от смерти и освободил человека, который по­грузился в купель крещения. Делание Духа осуществляется через проповедь слова Божьего и через таинства, а сами они суть явленные в эпоху Церкви чудеса Божьи.

Исчерпывает ли подобная миссионерская работа все содержа­ние христианской истории? Очевидно, нет. Мы уже видели, что представление о неком развитии, или прогрессе, является одной из отличительных черт христианского видения сущего. Имеет ли место в истории Церкви такой прогресс? Вопрос этот прежде всего относится к догматическому богословию. Несомненно, данное по Откровению — непреложно. И здесь речи быть не может о какой-либо эволюции, понимаемой в духе той или иной материалистиче­ской теории. Догматическое развитие есть нечто совершенно иное. Суть его в том, что, под воздействием живущего в Церкви Духа Святого, отдельный аспект Богооткровенной Вести, о котором прямо не говорится в Священном Писании, раскрывается в общем церковном учении. Такого рода догматические опреде­ления — плоды богословского размышления или нечто содержа­щееся в сознании Церкви — являются историческими событиями, так как они соответствуют определенным этапам исторического развития и знаменуют великие изменения в жизни Церкви. И для Мелера, и для Ньюмена такое догматическое развитие есть одна из характернейших особенностей ныне совершающейся истории. И хотя сегодня в Церкви продолжают совершаться великие Божьи деяния, она неизбежно сталкивается и с миром греха. Побеж­денные Крестом Христовым силы зла вплоть до дня Парусии сохранят свою внешнюю мощь. Подобно Ветхому Израилю, Церковь Христова погружена в историю нашего грешного мира. Блаженный Августин различает здесь два аспекта. С одной стороны, Церковь испытывает внешнее сопротивление, резуль­татом чего становится мученичество: «Чем больше орошается Церковь кровью свидетелей, тем больше она возрастает и раз­вивается». В этих словах заключено некое богословие мучениче­ства, которое составной частью входит в богословие истории, и представляет собой учение о мученичестве как кульминационной точке столкновения между Священной историей и историей мир­ской. Мученичество есть высшее напряжение борьбы с силами зла и вершина христианской святости, или преображения во Христе и со Христом, торжественное возвещение Евангелия официаль­ным представителям града земного.

Однако силы зла вызывают не только внешние гонения, но также и внутренние разделения. «Необходимо, — пишет Блажен­ный Августин, — чтобы, по слову Господа, этот виноградник был испытан и чтобы бесплодные ветви были отделены. Поэтому-то расколы и ереси были порождены людьми, которые отвергали славу Господню во имя своего собственного прославления». Слова эти могут послужить основой для богословского учения о разделении Церквей и о возвращении к единству. Такое учение помогло бы в богословском плане заново продумать историю ере­сей, раскрыть ее важное значение для современности.

До сих пор мы рассматривали собственное содержание Священ­ной истории как часть истории церковной. Однако такая история есть лишь один из аспектов всеобщей человеческой истории. Какая связь существует между этой историей, или историей великих культурных и политических движений, и историей спасения? На этот вопрос даются самые разные ответы.

Согласно Августину Блаженному, история Града Божьего, которая совпадает с историей Церкви, и история града сатаны, или политическая история, по своей сути различны и совершенно несходны между собой.

Напротив, некоторые представители современного эволюцион­ного учения, пытаются как бы растворить историю Церкви в ис­тории космоса. Не заходя столь далеко, некоторые христиане охотно усваивают мирской истории некий положительный и про­грессивный элемент. Церковь же остается непричастной к этой истории и лишь освящает ее христианским духом.

Необходимо здесь отметить следующее.

Во-первых, Священная история и история мирская явным обра­зом влияют друг на друга. Христианское видение истории охва­тывает всю реальность. Уже святой Ириней Лионский включал историю космоса в план Божественного Домостроительства. В этом отношении он выступал просто как толкователь Бытия: Бог творения и Бог искупления — это один и тот же Бог. Поэтому невозможно утверждать, что цивилизация есть сатанинское порождение. Политический и культурный миры составляют часть творения, поэтому они входят в делание Бога. Безусловно, они образуют часть мира падшего, но при этом нельзя сказать, что природа этого мира извращена. Одним словом, всеобщая история мира имеет свое место в христианском видении сущего.

Во-вторых, связь между Священной историей и историей мир­ской носит двойственный характер. С одной стороны, история Церкви обусловлена ее внешним окружением, развитием разных цивилизаций. Это внешний аспект истории Церкви. По своей при­роде она трансцендентна, но также и воплощена. В этом смысле история христианства есть история разных христианских цивили­заций: палестинской, византийской, средневековой, барочной, романтической и современной. Вопреки мнению некоторых исследователей, ничего отрицательного нет в том, что Церковь воплотилась в разных цивилизациях. Истинная трагедия связана со стремлением отождествить Церковь с одной из них. В свою очередь и Церковь оказывает влияние на разные культуры. В этом отношении история христианства входит в общую историю чело­вечества и играет в ней важнейшую роль. С другой стороны, история цивилизаций входит в историю спасения. При этом, разу­меется, человеческий научный или социальный прогресс не имеет в глазах христианина какой-либо духовно-религиозной ценности. По своей сути такой прогресс двойствен, обладает как поло­жительными, так и отрицательными сторонами. А когда земные грады и культуры превращаются в своего рода абсолют, они ста­новятся врагами Града Божьего. Так что многие исторические представления Блаженного Августина сохраняют свою истин­ность еще и сегодня, ибо многие человеческие грады стали и ста­новятся частью града сатаны. Злые ангелы народов — Мамона, Вотан, Аполлон — в любое мгновение способны пробудиться к жиз­ни. Побежденные распятым Христом, они вплоть до судного дня сохранят видимость своей мощи. Однако цивилизации способны подчиниться и Божьему закону. По мысли Блаженного Августина, хотя человеческий прогресс сам по себе не спасает, все же он являет собой нечто относящееся ко спасению. Следовательно, человече­ские усилия небесплодны. Каждый из нас вечно останется тем, кем стал здесь на земле. История цивилизаций, как и история космоса входит в общую историю спасения.

И в-третьих, несмотря на то, что связь между историей Церкви и историей разных цивилизаций образует некий аспект истории спасения, все же нельзя сказать, что это единственный или самый важный ее аспект. История спасения остается прежде всего Свя­щенной историей — историей великих деяний Божьих, осущест­вляющихся через проповедь и таинства. Именно здесь, в наиболее явном и наиболее тайном, и происходит становление этой исто­рии. Следующие же одна за другой разные христианские культуры и цивилизации, в которых воплощается Единая Церковь, есть лишь внешнее облачение. Научный и социальный прогрессы не оказывают существенного влияния на возрастание Церкви. В свою очередь и «очеловечивание» цивилизаций, устроение более нравственного досуга, установление более справедливой оплаты труда не входит в число главных забот Церкви. Такого рода деятельность, хотя и важна, все же вторична и не столь сущест­венна. Наиважнейшее дело Церкви — это освобождение людей от духовного рабства, и только после этого можно говорить об освобождении от рабства экономического.

Действительно, мир земных культур и цивилизаций — это в из­вестном смысле мир уже устарелый. Ибо со Христом наступило Царство Божье. Ныне истинное общество — народ Божий, или Церковь. Вселенское, ничем не ограниченное Царство Христа есть нечто вполне злободневное. Но до наступления Парусии нашему земному миру дана своего рода отсрочка. В этом заключается некая двойственность, определяющая всю трагичность христиан­ского существования, так как христианин принадлежит и к миру, который уже прошел, и к миру, который еще не начался. Особенно ярко трагизм этот раскрывается во время войн. Война — часть уходящего и уже ушедшего земного мира. Она находится в пол­ном противоречии с Евангелием. Христианин же продолжает пре­бывать в этом мире. Поэтому-то связь между Церковью и земным градом невозможно рассматривать в качестве некоего гармониче­ского противостояния двух разных обществ, одно из которых, так сказать, увенчивало бы другое. На деле перед нами подлинный разрыв между двумя последовательными эпохами общей истории.
 
Продолжение следует
Категория: ИСТОРИЯ | Добавил: catholic (11.07.2008)
Просмотров: 3874 | Комментарии: 1
Всего комментариев: 1
1 Bisma  
0
Is that really all there is to it beucsae that'd be flabbergasting.

Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа

Поиск

Ссылки

Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

www.catholic.lietuvoje.info  © 2024  Vilnius   E-mail:  catholic@lietuvoje.info